– потому что без знания церковнославянского я не могла бы быть в нашем храме, не понимая, о чем речь идет. Это так важно! Я была тогда некрещеная, а у нас был профессор, который очень любил старославянский язык, и мы сдавали экзамены по старославянскому языку. Голландцы – протестанты, а протестанты знают наизусть Псалтирь. И наш экзамен по старославянскому был по чтению Псалтири, – и они, конечно, сдали экзамен на отлично! Так что я в первый раз читала Псалтирь именно на церковнославянском.
К Православию, к крещению в Православной церкви я пришла постепенно. Я искала много лет, но никогда до встречи с владыкой Антонием не видела, чтобы у кого-то был такой огонь, такая внутренняя убежденность и убедительность. Я с ним впервые встретилась в университете в Гронингене, это старый университетский город, и он читал лекцию про молитву и медитацию для студентов. Впервые я видела настолько «огненного» человека. Он заинтриговал меня – кто он? И с этого началось.
К. М.: – То есть в первый раз вы видели его как лектора?
Ф. Г.: – Как лектора, да. И мне было страшно, потому что он был в черном, и такие глаза… Я до сих пор помню – это было в 1973 году или даже раньше, – как он тогда говорил, что если у тебя что-то в руке, монетка например, то ты оказываешься в плену у этой монетки и теряешь свою руку, уже не обладаешь ей… С этого началось наше знакомство.
К. М.: – Это то, что он потом называл в текстах «свободой от обладания».
Ф. Г.: – Да, и у него была эта свобода, нестяжание было одной из его черт. Он пятьдесят лет ходил в одной рясе! Но я таких вершин не достигла.
К. М.: – А откуда вообще интерес к русскому языку?
Ф. Г.: – Все началось с курса по телевидению. У нас был курс русского языка. Человек мог каждую неделю или, я не помню, два раза в неделю сидеть и изучать…
К. М.: – То есть была программа на голландском телевидении про русский язык? Это интересно. Почему именно про русский язык?
Ф. Г.: – Да, удивительно, ведь у СССР были плохие отношения с Голландией. Не было даже никаких коммерческих договоров между этими странами, поэтому так трудно было попасть в Россию.
Я могу рассказать очень смешную историю. У меня второй язык, после церковнославянского, был чешский. Я была девять месяцев в Праге, учила там чешский язык, и потом вернулась. Перед отъездом в Прагу увидела в газете объявление: пожилая голландка ищет человека, который мог бы поехать с ней в Россию, «пишите, если это вам интересно». Я просто на авось послала письмо – и через девять месяцев я приехала домой, а там лежит конверт с ответом: «Я вас избрала, чтобы вы со мной поехали в Россию». Я обрадовалась, потому что очень трудно было туда попасть.
К. М.: – Какой это был год?
Ф. Г.: – Семьдесят второй, если не ошибаюсь. Я ничего не знала, не понимала опасности… Я была совсем зеленая! Эту женщину звали Цицилия, она жила в Роттердаме, в очень бедном районе, я туда приехала, позвонила в дверь, зашла к ней. Поднялась по широкой лестнице наверх. Стоит женщина в короткой юбке, довольно полная. И она говорит: «Я вас избрала, потому что я хотела, чтобы вы были моим голосом». Я говорю: «Хорошо-хорошо!» Она говорит: «Мы поедем через Хук-ван-Холланд в Харидж, а потом в Петербург на пароходе». Моя бабушка, как я потом узнала, ходила выяснять, что это за женщина. И оказалось, что ею уже давно интересовался Интерпол, потому что она каждый год ездила в Россию, и никто не знал, зачем. Думали, что она шпионка, хотя мне думается, слишком уж она была глупой для этого занятия. Глупой и жадной – взяла нам каюту на двоих, и, к сожалению, мы с ней спали в одной каюте, а был сильный шторм, и ее очень тошнило, и я все время провела на палубе… а было полнолуние!..
К. М.: – Вы плыли на корабле в Петербург? Из Голландии?
Ф. Г.: – Из Хариджа. Она везла большой чемодан для «бедных русских» и серебряную медаль для какого-то «очень хорошего голубоглазого капитана», которого встретила в прошлом году. И она говорит: «Наша задача – найти этого капитана». Мы прибыли в Петербург, в порт, и она говорит: «Я хочу найти этого капитана, а вы – со мной!» У нее было очень много вещей и много рублей, которые ввозить в Россию было запрещено (можно было только обменять валюту на рубли уже в России). Она их прятала в декольте. Мы сошли с парохода последними, и она говорит: «Я оставлю свои чемоданы на корабле», – хотя нам было сказано, что надо взять все с собой. «Нет-нет-нет, оставлю здесь». Проходим таможню. Там мне говорят: «Спросите, есть ли у нее рубли?» – «У вас рубли есть?» – «Нет!» – И она покраснела. Говорят: «Спросите еще, рубли есть у нее?» – «Нет». И еще больше покраснела. Они: «Давайте ее обыщем». Но тут в последний момент подошел человек и говорит: «У них еще есть чемодан!» И нам пришлось возвращаться обратно на пароход. Я до сих пор помню, как на палубе стоял весь экипаж с капитаном, и все кричат, ругаются: «Почему вы оставили свой чемодан?!» – «Мы не знали…» Весь экипаж расхохотался!.. Мы забрали чемоданы, вернулись обратно на таможню, и там хотели еще посмотреть чемоданы, – но мы все-таки прошли.
Потом мы остановились в гостинице в Петербурге. Она так нервничала, лежала пластом. А я была рада – потому что я могла гулять в первый раз по Петербургу, все смотреть. У нее было очень много рублей, но она была жадная, ничего не покупала и ничего не отдавала бедным. И все повторяла: «Хочу найти капитана, хочу рубль серебряный ему подарить. Его зовут Николай, но фамилию и отчество не знаю». И мы пошли в какую-то огромную комнату в здании порта, я до сих пор помню – сидит там такой большой, важный человек. И мы входим, и я – робко: «Мы ищем капитана Николая, но фамилию и отчество не знаем». Он говорит: «Вон!» Так смешно было! Теперь я понимаю, как было опасно все, что с нами происходило, потому что нас могли просто посадить, если бы нашли ее рубли!
На обратном пути у нее осталось очень много рублей, она говорит: «Не знаю,
